Добавить в избранное

Международная литературная сеть Общелит: стихи, аудиокниги, проза, литпературоведение

Анонсы
  • Президиум Израильской Независимой Академии развития науки >>>
  • Эфраим Шприц >>>
  • Женя Белорусец, Володя Илюхин >>>
  • В.П.Голубятников >>>
  • Григорий Канович >>>

Новости
Приглашаем на ЮБИЛЕЙНЫЙ вечер >>>
Список статей и авторов >>>
читать все новости

Все записи и отзывы


Поиск по базам Алмазной биржи Израиля
Прозрачные бриллианты
Вес от
до
Цена $ от
до
Фантазийные бриллианты


Случайный выбор
  • Техника писательского...  >>>
  • Клара Борисовна Загальская  >>>
  • Пока не требует поэта…  >>>
 
Анонсы:
заполнение гринкарты

Анонсы
  • Ташкентский государственный университет >>>
  • Константин Бравый >>>
  • Женя Белорусец, Володя Илюхин >>>
  • В.П.Голубятников >>>
  • Григорий Канович >>>




Случайный выбор
  • Техника писательского...  >>>
  • Клара Борисовна Загальская  >>>
  • Пока не требует поэта…  >>>

Хлопок (продолжение1)

Автор оригинала:
Иосиф Иомдин

 

Режим дня был несложный. Утром мы выходили на поле, девочки становились на грядки, а я забирался на хирман или на другое возвышенное место, с любимой математической книжкой (помню даже, это был учебник по Алгебраической Геометрии Шафаревича) и так мы проводили время до обеда. Теоретически предполагалось, что я должен обходить наши участки, проверять качество работы, поощрять отстающих, руководить, короче говоря. Но я принципиально бродил по полям в одиночестве, и подчинённым голову не морочил. Не думаю, чтобы за все три месяца девочки услышали из моих уст хоть один призыв или упрёк.

Разумеется, бригада моя всегда прочно сидела на последнем месте. Когда-то, на картошке в Новосибирске, я очень переживал из-за неудач своей тамошней бригады и старался уговорить своих подопечных подтянуться. И меня и их это (мои уговоры) огорчало. К счастью для себя, к последней хлопковой эпопеее я несколько повзрослел, и уж, во всяком случае, усвоил несколько базисных принципов двоемыслия. Поскольку хлопок в принципе никому не был нужен, требовалось выдать на гора что-то совсем другое. Несомненно, демонстрация с моей стороны конструктивного, оптимистического смирения перед партийной линией должна была как-то смягчить мои просчёты в руководстве бригадой. После нескольких экспериментов в этом направлении я нащупал спасительную тактику. На еженедельных собраниях в штабе, также как и на импровизированных разборках с начальством на полевом стане, я не жаловался на недостатки снабжения, на пустые поля, на баню, которую всё не привозили, а просто винился: "Не справился, постараюсь подтянуть бригаду". Ну что на это скажешь?!

На моё счастье, всегда находился какой-нибудь бригадир на предпоследнем месте, который начинал оправдываться. И весь праведный гнев парткома обрушивался на него.

 

Днём на полевой стан привозили обед. Я лишь величественно обозревал диспозицию издалека, с вершины хирмана: всем командовал поварёнок. Но и он не суетился – лишь степенно наблюдал за ходом операции, изредка отдавая почти незаметные распоряжения. Его помощницы разливали суп в миски выстроившихся в очередь студенток, потом по второму заходу раскладывали главное блюдо, справедливо делили добавку, разливали чай.

   Было, всё-таки, что-то в этих феодально-байских пережитках, которые к 1975 году ещё не полностью были искоренены в Узбекистане! Лежишь себе на хирмане в позе то ли Эмира Бухарского, то ли римского патриция, как его принято копировать на еврейской пасхе, а по команде поварёнка какая-нибудь из твоих девочек, и вовсе не самая некрасивая, улыбаясь в лучших восточных традициях, подносит тебе плов в огромной пиале. Местные обычаи просто не позволяли поручить эту работу кому ни попадя: в гареме подносить султану яства дозволялось только одной из самых любимых жён.

   Стоило только закончить трапезу и отставить пиалу в сторону, как неведомо откуда возникал сам поварёнок и учтиво эту пиалу забирал.

  Как развращает власть, даже самая ничтожная! Ещё через полгода после завершения хлопковой кампании, если я встречал знакомого студента в городе, мне нестерпимо хотелось остановить его, поставить по стойке смирно и спросить, почему он здесь болтается без дела? Стоило мне заметить компанию студентов, оживлённо болтающую о чём-то, очевидно, постороннем, и я едва удерживал себя от попытки построить их в ряд и погнать на поле работать, а в столовой я недоумевал, почему присутствовавшие там красивые девочки не торопились поднести мне пиалу плова. «Жалкое создение человек! Дай ему крупицу власти, и он натворит такое, что ангелы на небесах плачут

   Как вы уже догадались, поварёнок мне попался не простой! Прежде всего, кулинар он был потрясающий! Это стало ясно уже в первый день, а через неделю об этом знал весь институт. Не менее важно, благодаря ему снабжение у нас было совсем неплохое: все связи с соседним совхозом, откуда поступали продукты, шли через него. Но, самое главное, я просто ничего и никогда и не слышал о продуктах или о проблемах с завозом продуктов: всё это было целиком и полностью в руках нашего великого шеф-повара.

   Он говорил только по узбекски, как и большинство людей в нашем подшефном совхозе, а я, хоть и заставлял себя много лет в школе учить узбекский всерьёз, говорил на нём с большим трудом. Это ещё больше упростило диспозицию: я не вникал в детали текущей жизни бригады, обсуждавшиеся поварёнком по узбекски с надлежащими ответственными лицами, равно как и с моими девочками, как в не заслуживающие моего высокого внимания. Поскольку эта моя позиция всех устраивала, мне и не мешали с почётом её сохранять. Но настоящим командиром был мой поварёнок! Авторитет его был чрезвычайно высок, и он держался соответственно: был немногословен, сдержан и справедлив. Честно говоря, и я, и мой милиционер могли бы смело покинуть отряд: наш двенадцатилетний капитан справился бы и сам, и гораздо лучше нас!

 

   А уж какие чудеса он выделывал из добытых им продуктов! Я отсылаю заинтересованных читателей к книге "Блюда узбекской кухни" кандидата исторических наук К. Махмудова. (И о нём у Григория Борисовича есть что рассказать! В частности, докторскую диссертацию Махмудова, человека, несомненно, талантливого и образованного – сужу по книге – зарубил лично Суслов).

   Позволю себе небольшое отступление. Я Суслова никогда не любил. Точнее, его портреты – от личного знакомства Бог уберёг. Лично, хотя лишь на бумаге, я столкнулся, и очень по дружески, только с одним членом Политбюро – Министром обороны, Маршалом Советского Союза Гречко. Он весной 1971-го года лично вычеркнул моё имя (и имена ещё двенадцати евреев) из списка 15 офицеров, предлагавшихся Новосибирским Военным Округом для почётной службы в Войсках Противоракетной Обороны Москвы. Если бы не он, не видать бы мне Израиля ещё лет двадцать! Но это – совсем другая история, и о ней отдельно.

   Сейчас, вспоминая портреты Суслова и его бесконечные присутствия в программе "Время", я уверен, что у него была язва желудка. Вероятно, он не любил еду, и, вообще, жизнь.

 

   Я, напротив, предлагаю каждому жизнелюбу внимательно прочитать "Блюда узбекской кухни" кандидата исторических наук К. Махмудова. Он, в частности, объясняет, в каком порядке нужно готовить из молодого барашка шурпу, лагман, шашлык, и наконец, плов. А после того, как прочитаете, съездите бригадиром на хлопок в Джизакскую Область, или туристом в Бухару и в Самарканд. В крайнем случае, зайдите в узбекский ресторан "Встреча на троих", что у тюрьмы Абу-Кабир, по дороге в Яффо.

   Тема настолько важная, что я призываю в защиту классиков. Как писал Генрих Гейне,

 

                             Кто к чувству способен, тому всегда

                             Аромат его родины дорог.

                             Я очень люблю копчёную сельдь,

                             И яйца, и жирный творог! -

 

Я цитирую по повареной книге ГДР-овского издания, которую году в 70-м перевели на русский. Сегодня каждый, кто захочет, легко найдёт три строфы Гейне на любом русском сайте с рецептами немецкой кухни:

                           

                             Накрыли. Весь старонемецкий стол

                             Найдётся здесь, вероятно.

                             Сердечный привет тебе, свежий салат,

                             Как пахнешь ты ароматно!

 

                             Каштаны с подливкой в капустных листах,

                             Я в детстве любил не вас ли?

                             Здорово, моя родная треска,

                             Как мудро ты плаваешь в масле!

 

                             Кто к чувству способен, тому всегда

                             Аромат его родины дорог.

                             Я очень люблю копчёную сельдь,

                             И яйца, и жирный творог!

 

   Замечу ещё, что в этих первых трёх строфах своего гимна старонемецкому столу Гейне сохраняет кошерность, что почти немыслимо в его условиях!

   Последующие «кулинарные» строфы Гейне в повареных книгах и на сайтах не приводятся – уж очень они личные, и какие-то многосмысленные. Вот они (это из поэмы «Германия, Зимняя сказка», перевод, на мой взгляд, замечательный и неправдоподобно дословный - Вильгельма Левика):

 

                             Как бойко плясяла в жиру колбаса!

                             А эти дрозды-милашки,

                             Амурчики в муссе, хихикали мне,

                             Лукавые строя мордашки.

 

                             «Здорово, земляк! – щебетали они. –

                             Ты где же так долго носился?

                             Уж верно ты в чужой стороне

                             С чужою птицей водился

 

                             Стояла гусыня на столе,

                             Добродушно простая особа.

                             Быть может, она любила меня,

                             Когда мы были молоды оба.

 

                             Она, подмигнув значительно мне,

                             Так нежно, так грустно смотрела!

                             Она обладала красивой душой,

                             Но у ней было жёсткое тело.

 

                             Наконец принесли поросёнка нам,

                             Он выглядел очень мило.

                             Доныне лавровым листом у нас

                             Венчают свиные рыла!

 

   У меня вкусы с Гейне во многом расходятся: я не люблю зелёный салат и Карла Маркса, а Гейне не любит композитора Меербера, парижскую Grand Opera (хотя во времена Гейне имя Меербера, кажется, ещё не было высечено на её фронтоне), и много ещё чего. Все коммунисты такие! Ему всего лишь подали один раз жёсткую гусятину, а он такого наговорил, и на поросёнка ругается, и вообще, весь мир насилья собирается разрушить до основанья, а затем.

 

   Пора с берегов Рейна возвращаться в Гододную Степь. Как вы уже поняли, если и был в нашей бригаде человек, работавший в поте лица, с утра до ночи, так это наш шеф-поварёнок. Он отобрал себе трёх официальных студенток - помощниц, и, конечно, все остальные девочки ему тоже от души помогали. Но наготовить на пятьдесят человек, и ещё так вкусно, действительно непросто.

   Вот когда я вспомнил наставление местного бригадира: беречь нашего повара как зеницу ока! Слава его гремела по всей Голодной Степи. Ко мне на полевой стан приезжали пообедать самые большие начальники, и, конечно, поварёнка у меня постоянно пытались увести. Но здесь я стоял грудью, и я его успешно отбивал все три месяца и у штаба, и у парткома, не говоря уж о других бригадах, ссылаясь на необходимость усиленного питания для девочек в этом возрасте.

   Один раз его увели-таки в штаб, обещая через день вернуть, но цену таким обещаниям я, конечно, знал. Это было ЧП. Я немедленно бросил всё, подсел к первому же подъехавшему к нам штабному порученцу на его газик, и колесил с ним вместе по полевым станам, пока наши пути не пересеклись с Суреном. Тут я пересел в газик Сурена и сказал ему, что в бригаду без поварёнка не вернусь! Сурену, как вы увидите дальше, было что терять в нашем бараке, так что он меня понял. Мы покатили прямо в штаб, Сурен, в качестве секретаря парткома, ввалил этим штабным крысам от души, мы забрали нашего поварёнка (который, кстати, успел в штабе вполне освоиться, и совершенно забыв о родной бригаде, вовсю распивал чаи со своим штабным коллегой), и я с триумфом вернулся в барак. Мои подопечные это оценили.

   Мой собственный скромный вклад в дело общественного питания состоял в том, что иногда по дороге домой с очередного хлопкового поля я по ошибке заводил девочек на поле арбузов или дынь. Поля эти я заранее разведывал в окрестностях в свободное время, которого у меня было много.

 

   Вечером, пока не пропадало электричество, можно было немного почитать. Иногда мой милиционер раскручивал меня на пространные разговоры на возвышенные темы. Он оказался романтиком и идеалистом. Впрочем, он был ещё только курсант Ташкентской Школы Милиции, так что не стану утверждать, что характер его службы это исключал. Естественно, он считал работу студентов на уборке хлопка делом государственной важности, а свою охранительно-воспитательную службу в нашем бараке он держал за почётную, в высшей степени трудную, и даже, кажется, слегка опасную. Было видно, что он немного побаивается, что не справится со своей миссией. Само собой разумеется, я «охладительное слово в устах старался удержать» - ещё настучит! Я полагал, что на хлопке и без меня пора придёт ему взглянуть на вещи реалистически. Пока что, мой милиционер-романтик продумал и изложил мне целую систему дополнительных к инструкциям мер, призванных обеспечить дисциплину и порядок в нашей бригаде. О возможных правонарушениях, главным образом, со стороны девочек и их ухажёров, он говорил сурово, но со множеством оговорок, подчёркивавших крайнюю маловероятность таких моральных вывихов при развитом социализме – почти как в песне из когда-то популярного фильма «Следствие ведут знатоки»: «Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет...».

   Мой милиционер на меня через некоторое время крепко взъелся (см. «Суд инквизиции» ниже), но на дуэль вызвать не пытался, а просто пожаловался начальству. Я не думаю, чтобы он был прожжённым циником, по-моему, он говорил и действовал сравнительно искренне. Ну, «в осьмнадцать лет оно простительно». Как заметил Уинстон Черчиль, «если молодой человек в двадцать лет не коммунист, у него нет сердца. Если он в сорок лет всё ещё коммунист, у него нет мозгов

   Простите за сумбурность (кажется, даже для этих скромных записок чрезмерную): просто личность моего хлопкового коллеги для меня и сейчас загадка. Вспоминая сейчас наши разговоры, я совершенно уверен, что, несмотря на молодость и неравенство позиций, мой милиционер всегда держался со мной с толикой лукавого превосходства. Боюсь, что единственное, что могло бы ему дать это чувство превосходства, это его вполне сознательный выбор своей будущей профессии, с таинственностью, которую она сулила, вместе с властью над чужими тайнами, и просто, с ожидаемой властью над людьми. Не так уж он был прост и наивен, мой юный страж. Кроме того, ему, несомненно, поручили за мной присматривать.

   Иногда мой милиционер расспрашивал меня про науку, и здесь я от души и всерьёз рассказывал ему обо всём, о чём он только был готов слушать.

 

(Продолжение следует) 

 
К разделу добавить отзыв
Copyright © Григорий Окунь. All rights reserved